Фантазии женщины средних лет - Страница 65

«Ты спрашиваешь, понимаю ли я? Конечно, кто же еще может понять тебя, как не я? Ведь когда я представляю, как ты занимаешься любовью с Дино я вижу на его месте себя. Я как бы подменяю его в своем воображении. Я и наше прошлое уже не могу отличить от твоих писем. Именно поэтому для меня нет разницы, с кем ты, со мной или с другим: мое прошлое и твое настоящее слились для меня.

Я, так же как и ты, смотрю на тебя в зеркале. Ты взволнована, я вижу требовательную морщинку на твоей переносице, складочку на лбу от ждущего нетерпеливого напряжения, чуть приоткрытый рот, встревоженные нервные губы. Во всей твоей позе, в твоем лице столько желания и разврата, что мне трудно сдерживать себя. Особенно когда я вижу Дино, безропотно-покорного, придавленного тобой, лишенного движений, и потому бессильного, жалкого.

А когда подол твоего платья закрывает вас, я вижу, как ты слегка, почти незаметно, поводишь бедрами, и только твой взгляд, я ведь умею его различать, выдает происходящее. Но в отличие от твоего взгляда я без труда могу проникать сквозь простые материальные преграды. Я знаю, что происходит там, под платьем, я вижу, как она отпускает, лишь едва, только для того, чтобы потом снова заглотить.

Ты знаешь, она ведь хищница, а не жертва, она именно задумана, запланирована быть хищницей, пожирающей, высасывающей, требующей. Она только прячется за скромность и запрет, это ее приманка, так делают и другие хищники, они тоже притворяются беспомощными, но как только противник попадается на эту уловку – они хватают. Так же и она. Наверняка она сама создала миф о своей покорности и о доминантности мужской силы, потому что ей этот миф на руку. Но мы же с тобой знаем, что мужского превосходства не существует, слабость заложена в самом принципе его временного и неконтролируемого состояния. А она может принять в себя почти все и всегда, для нее не бывает много, наоборот, ей всегда мало, она всегда может и хочет большего. Не поэтому ли женщина, как правило, в конце концов побеждает, не потому ли, что беспринципность и неразборчивость заложены в самой ее сути.

«Ты сумасшедший, – написала я. – Я читаю твои письма, и мне становится страшно. Ты думаешь и пишешь, как сумасшедший, нормальные люди не думают о том, о чем думаешь ты, да еще так изощренно, анализируя, расставляя по полочкам».

«Может быть, ты права. Даже наверняка права. Но милая, за все те годы, что мы были вместе, и особенно потом, за годы переписки, я узнал про тебя многое, что не знает твой возлюбленный, чего не знаешь даже ты сама. Например, ты не любишь, когда Дино двигается, он приятнее тебе недвижимый, не мешающий, не препятствующий твоей собственной изобретенной ритмике; а ведь доминация в ритмике движений также определяет и доминацию в жизни. И хотя Дино не знает этого, он чувствует и не пытается противостоять, он давно уже понял, что тебе нравится его зависимость, что она возбуждает тебя. Она и его возбуждает не меньше, он уже давно подстроил себя под твои желания».

«Да, – соглашаюсь я, – возможно, ты прав. Но как ты понял? Я даже сама не заметила, так плавно Дино поддался мне. Это удивительно, как ты знаешь меня! Как никто!

«А как же, ты ведь родная. Часы, месяцы, годы, каждый раз, когда я сажусь за очередное письмо, я невольно проникаю в тебя, в твою жизнь. Такая тренировка не может пропасть даром. А не заметила ты перехода, потому что он был действительно плавный. Ты сначала как бы поддалась мужественной красоте Дино, отступила, заманивая, а потом, когда заманила, он и сам не заметил ни перемены в тебе, ни в себе. Впрочем, это было предопределено. Он не может тебе противостоять, да и мало кто может. Но, подавив Дино, ты не совершила ничего плохого, ты нужна ему именно доминирующей, и изменись ты теперь, отпусти немного, думаю, он не поймет и не примет, твой Дино. Хотя, я знаю, этого не случится, ты не отпустишь. Впрочем, я отвлекся, расскажи, что происходило дальше».

«А дальше я подняла руки, Дино понял, и платье, это давно опостылевшее платье взвилось в воздух и разом слетело с меня. Я притянула Дино к себе, я теперь хотела быть под ним, он приподнялся, и наши тела сработали, как хорошо отлаженный механизм, как команда акробатов, когда каждая нога знала, от чего оттолкнуться, а рука – как упереться и обхватить. Дино уже находился на мне, и я, подмятая, со сдавленным от его тяжести дыханием, прижимала его, чтобы стало еще тяжелей, и мне уже не хотелось смотреть в зеркало, а только чувствовать и шептать «сильнее, сильнее».

«А я все смотрю в зеркало. Мое зеркало, может быть, и не передает всей аккуратной плавности движений, зато может задержать понравившееся и повторить. Я вижу тебя под Дино, ты пунцовая от напряжения, ноги высоко подняты, так высоко, чтобы принять в себя всю его мощь, ведь тебе в такие минуты необходима вся его сила. Я вижу его тело, выгнутое дугой, с отчетливо проступающими мускулами, красивое, немного смуглое, его тяжелые удары, накрывающие твои уводящие, едва уловимые вращения.

Я вижу все, милая моя. И череда картинок, возникающих передо мной, сводит меня с ума, но я сам, как это ни странно, хочу сойти с ума. Я слышу твой полукрик-полувздох, вижу, как твои пальцы впиваются в его спину, не жалея, и волочат на ногтях лоскутки кожи. Ты любишь потом смотреть на оставленные тобой борозды, как на личную печать».

«Нет, нет, я не специально. Это гасится адская, взрывная энергия, которая нарастает во мне, распирая, требуя выхода. Если бы у меня в руках был любой другой предмет, упругий, поддающийся, я бы искромсала его, изорвала зубами, ногтями. Но у меня ничего не было. Конечно, потом, когда все заканчивается, мне нравится, что Дино терпел, а может быть, даже и не заметил, не почувствовал боли. Я ведь сама не замечаю ни боли, ни неудобства, когда Дино перехватывает мои ноги и я остаюсь согнутая вдвое, напополам, почти переломанная».